…Наступает вечер перед днем Рождества Христова, рождественский Сочельник (или Сочевник). Тьма сгущается и спускается на землю, покрывая своими тяжелыми тенями снега бело-пушистые. И вот, вспыхивает на востоке ярко-трепетным светом первая звезда. Ее-то и ждут — не дождутся, поскольку теперь только можно сесть в этот день за трапезу, веруя, что загорелась та самая звезда, что возвестила когда-то волхвам о рождении Сына Божия в Вифлееме Иудейском. Поскольку продолжается еще рождественский пост, еда не обильна, но особенна и традиционна: на столе — сочиво (или кутья), сваренная на меду каша из ячменя, пшеницы или риса с изюмом, а также взвары — вареные на меду сушеные яблоки, груши и сливы, оладьи медовые да пироги постные. (А впереди еще две кутьи — под Новый Год и под Крещение). В каждом доме пекли к этому дню фигурное печенье из пшеничной муки — фигурки, изображающие домашний скот, птиц и пастухов. (Каких-нибудь десять лет назад автор лично наблюдал, как это делают в деревнях по берегам Белого моря). Эти фигурки выставлялись в окнах, чтобы прохожие их видели, а также рассылались в подарок родным. Хранили их до Крещения, после чего размачивали в святой воде и съедали.

С самого Сочельника до 1 января ни одна хозяйка не выметала сор из избы, чтобы потом собрать весь его в кучу и сжечь посреди двора. Считалось, что так и беды все из дома выметутся, и урожай будущего года будет защищен (и в саду, и на огороде).

Еще ночью начинают колядовать. “Коляда” (или “коледа”) — слово загадочное, и по сей день нет ему ни одного надежного объяснения. Дело в том, что в разных областях России народ придавал этому слову самые различные понятия. Так, на севере называют колядою сам рождественский Сочельник, а колядованием — обряд хождения от дома к дому с поздравлениями и песнями. В Новгородской области колядой называют подарки, получаемые при хождении по дворам. На юге называют этим именем самый праздник Рождества и даже все Святки. У белорусов “колядовать” означает — Христа славить. Если же обмолвится этим словом житель Смоленщины, в его устах оно имеет значение “побираться, просить милостыню”.

Как бы то ни было, но ходили по дворам — колядовали на Святки — повсеместно, как в селах, так и в городах, включая столицы. Известно, что в этом обряде принимал участие даже государь Петр Великий, а тех, кто от него уклонялся, приказывал бить плетьми.

Когда-то по селам Московской губернии возили на санях Коляду — девицу, одетую поверх шубы в белую рубаху. И пели: “Уродилась Коляда накануне Рождества…”. Но уже к началу ХХ века такие сложные действа заметно упростились, а потом свелись к минимуму. В первую святочную ночь колядовала обычно молодежь, и парни и девушки шли веселой гурьбою по улицам, неся перед собою на шесте или зажженный фонарь в виде звезды, или вырезанный из картона домик с горящей свечою внутри. Останавливались у тех домов, где горел огонь, заходили и пели колядки — песни, в которых славили хозяина со всем его семейством, за что получали в награду или угощение, или деньги. Песни часто сочинялись прямо на ходу, но существовали в этом искусстве традиционные, идущие из стародавних времен правила. Хозяина, например, величали не иначе, как “светел месяц”, хозяюшку — “красным солнцем”, детей их — “чистыми звездами”. Впрочем, кто умел, придумывал величания более выразительные: “Хозяин в дому — как Адам на раю; хозяйка в дому — что оладьи на меду; малы детушки — что виноградье красно-зеленое…”

Подобные славословия были характерны главным образом для городов, в деревнях же бытовали несколько иные песни. Одни — идущие, вероятно, из самой глубокой древности, в которых рассказывалось, например, о том, как “Божья Мати в полозе лежит, Сынойка родить; Сына вродила, в море скупала…” Другие — отличающиеся какой-то чисто деревенской непосредственностью: “Кто не даст пирога — Сведем корову за рога, Кто не даст ветчины — Тем расколем чугуны…”

И что вы думаете, — колядующая молодежь действительно могла осуществить свои угрозы, потому что на Святках дозволялось все, и всякое озорничанье считалось просто баловством. Уже после первого, рождественского, обхода домов молодежь чаще всего собиралась в заранее подготовленной избе на посиделки, где устраивалась пирушка — на стол выкладывалось все, чем одарили щедрые хозяева, а на подаренные деньги покупалась выпивка, ведь ее на вынос не дают. После застолья начинались игрища, гадания, хороводы.

Подобные обходы проводились трижды — в Сочельник, под Новый год и накануне Крещения. И в каждой семье ждали колядующих, заранее готовили для них угощение и как дети радовались их приходу.

Игрища

Святки праздновались всеми, в них участвовали и стар и млад. Но в основе своей это был праздник молодежи — игры, песни, обходы домов, посиделки, гадания создавали неповторимую атмосферу святочного веселья.

Взять, к примеру, те же посиделки. Осенью и зимой такие общие сборища, чтобы вместе повеселиться, устраивались каждую неделю. Но святочные посиделки, и прежде всего рождественские, были особенными. Каждый участник приносил с собой в узелке несколько смен новой верхней одежды — рубах, сарафанов, платков, и при каждой новой игре переоблачался. Молодые же из бедных семейств, не имевшие возможности купить себе обновки, занимали их у более состоятельных соседей, а потом отрабатывали хозяевам, давшим им одежду на время святочных игр. (Кстати, этот обычай переодевания в новое во многих семьях сохранился до наших дней, правда, перенесен был на Новый Год. Кто новую рубашку одевает, кто платье, а кто так просто носки.)

Сегодняшнее значение слова “игра” не совсем соответствует тому, что было употребительно в прошлом. Игрой, например, считалось загадывание загадок. Вероятно, когда-то в прошлом это был какой-то магический обряд. Со временем истинный смысл его затерялся, но традиция сохранила и сам тип вопросно-ответных песен, и древнейшую форму исполнения — двумя группами девушек в виде своеобразного диалога. “Кругло, горбато, Около мохнато; Придет беда, потечет вода”, загадывают одни. Вторая группа отвечает: “Ох, глаза, вы мои глаза, Мои глазоньки…”

Нет посиделок без хоровода. Это тоже своего рода игра, но одновременно и танец. Например, все девушки ходят по кругу (они — “царевны”), а одна оставшаяся ходит по-за кругу (“царевен”) и, с пением определенных куплетов, выводит во второй, больший круг свою первую избранницу, затем — вторую, третью… И так до тех пор, пока из первого круга не выйдут все девицы. Затем вереница девушек делает несколько поворотов, хороводных зигзагов, и на том игра кончается.

В большинстве своем игры были, в общем-то, безобидными. Посреди избы сидит на чурбане старик (разумеется, кто-нибудь ряженый), а вокруг ходит его молодая жена в кокошнике и фате, приплясывает и жалуется на дряхлость мужа. Хор ей подтягивает. Жена посылает мужа пахать, сеять, косить, жать — одним словом, выполнять обязательные для любой семьи сельские работы. В ответ “старик” только кашляет, стонет и дребезжащим голосом отвечает: “Моченьки нет”. Наконец, когда все полевые работы закончены, жена сообщает, что все соседи принялись пиво варить, и зовет его к друзьям бражки испить. Тут “старик” проворно вскакивает: “Пойдем, матушка, пойдем” — и бодренько утаскивает за собой молодую жену.

Одной из любимейших была игра в “молчанку”. По команде: раз, два, три — все парни и девушки должны были хранить самое серьезное молчание. Только ведь кто его долго выдержит, переглядываясь в этот веселый вечер! Даже за каждый смешок, улыбку, ухмылку полагалось наказание: съесть пригоршню угля, поцеловать какую-нибудь старуху, позволить облить себя водой с головы до ног…

Но бытовали и игры, которые в иное время посчитались бы непристойными, например игра “В кузнице”. В избу вваливается толпа перемазанных сажей парней во главе с кузнецом, на котором из всей одежды только портки, а верхняя часть туловища целиком открыта и разрисована кружками, изображающими пуговицы. За кузнецом вносят широкую скамью, покрытую спускающимся до земли пологом, под которым прячутся человек пять-шесть ребятишек. Кузнец расхаживает по избе и хвастает, что может сделать все, что угодно — замки, ножи, топоры и, сверх того, умеет “старых на молодых переделывать”. “Хочешь, я тебя на молодую переделаю?” — обращается он к самой старой из присутствующих. Та, разумеется, не соглашается. Тогда кузнец приказывает одному из своих спутников: “Ну-ка, ты, старый черт, полезай под наковальню. Я тебя перекую!”. Тот лезет под полог, кузнец бьет деревянным молотом по скамье и из-под нее выскакивает мальчишка. Интерес игры состоит в том, что при каждом взмахе молота с кузнеца сваливаются портки, и он остается обнаженным. Когда перекуют всех старых людей в избе, приходит черед девушек. “Тебе, красавица, что сковать?” И каждая девица должна что-нибудь заказать, а потом, выкупая заказ, поцеловать кузнеца, который при этом старается как можно больше измазать ее сажей.

Игры, песни, хороводы обычно прерывались приходом ряженых (впрочем, ряжеными на Святки ходили и днем, но чаще всего — под вечер).

Ряжение

Хождение ряжеными — отличительная черта всего праздника Святок. Обычай этот никак нельзя считать случайной деталью народного быта, поскольку и сам обряд был повсеместен, и распространялся он на всех, исключая разве что скоморохов.

Можно предположить, что существовала какая-то странная на современный взгляд потребность время от времени вывернуть себя наизнанку. Может быть, с помощью антиобраза (страшная маска-личина), противоестественный наряд, вывернутая шуба) наши предки освобождались от потенции безобразного? Примерно та же потребность чувствуется и в сочинении нескладух — частушек без рифмы, и в стихотворных миниатюрах, смысл которых в прямой бессмысленности, нарочитой нелепости.

Едва приходил первый святочный день, на улицах появлялись первые ряженые — ребятишки, а вечерами на игрищах или просто в любых домах плясали и “представлялись”, как говорили в прошлом, взрослые.

В этот глагол “представляться” стоит вдуматься.

Представление — это нечто поставленное, подготовленное заранее; представляться — значит выдавать себя за кого-то другого. Потребность представляться вызывается, вероятно, периодически ощущаемой потребностью преобразиться, отрешиться от своего “я”, как бы со стороны разглядеть самого себя, а может быть, даже отдохнуть от этого “я”, превратившись на время хотя бы и в свою противоположность. Неслучайно девицы любили наряжаться в мужское, а парни — в женское. Комический эффект в таких случаях достигался несоответствием наряда (вида) и поведения (жестов, ухваток).

Иное дело — когда рядились всевозможной нечистью. Наряжаясь, например, чертом, человек как бы отмежевывался от всего дурного в себе, концентрируя в своем новом, “вывернутом” образе всю свою чертовщину, чтобы освободиться от нее, когда сбросит наряд. При этом происходило своеобразное “очищение”. Чтобы избавиться от всей нечисти в душе, надо было ее выявить и олицетворить (то есть, ввести в образ), что и происходило во время Святок.

Наряжались по мере возможностей собственной фантазии, используя самые разнообразные средства. Так, вывернутая наизнанку шуба или меховой жилет и штаны составляли подчас половину дела. Лицо, вымазанное сажей, самодельные кудельные космы, вставные, вырезанные из репы зубы, рога превращали ряженого в жуткого дьявола. Наряжались также покойниками, цыганами, солдатами, ведьмами… Позволялось изображать и действительное лицо, известное всем какой-нибудь характерной особенностью.

Маска-личина — обязательная и древнейшая святочная принадлежность. Личины делались самые разные, в основном, из бересты. На куске березовой коры вырезались отверстия для глаз, носа и рта, пришивали берестяной же нос, приделывали бороду изо льна, брови, усы, румянили щеки свеклой. Наиболее выразительные личины часто хранились до следующих Святок.

В первый вечер орава ряженых для пробы обходила некоторые дома в своей деревне. Ввалившись ватагой в избу, пугая детей, ряженые тут же начинали плясать и колобробить. Когда первый испуг проходил, девушки, конечно же, знавшие о возможности прихода таких гостей, начинали обороняться и выгонять нечистую силу. Поскольку игра носила не только веселый и развлекательный характер, но имела и магический смысл (выгнав из дома нечисть, пусть и ряженую, участники таких игр были уверены, что обезопасили наступающий год, расчистили дорогу новому году), ряженые недолго и сопротивлялись. Под радостные крики хозяев они отступали в сени и часто там и разоблачались. Задачей зрителей было узнать, кто пляшет под той или иной личиной. Разоблаченный ряженый терял в глазах присутствующих всякое значение и считался уже вне игры.

Прелесть хождения ряжеными состояла еще и в том, что рядиться мог любой. Самый застенчивый смело топал ногами и представлялся, самый бесталанный мог поплясать.

Понятно, что с особым нетерпением ждали Святок дети и подростки. Но у них есть и масса других праздников — первый снег, масленица, ледоход… Святки же были едва ли не единственным праздником, в котором активно участвовали замужние и нестарые еще женщины — они запросто ходили ряжеными в другие деревни, позволяя себе то, что в обычное время считалось предосудительным и даже весьма неприличным.

В Святках не было той последовательности, стройности и порядка, которые присущи другим неоднодневным народным праздникам. И сами веселились, и развлекали других все, кто как мог, в этой беспорядочности и заключалась главная стилевая особенность Святок.

Внутри святочного обычая родился и развился целый жанр народного искусства — народная драма, как называет эти представления наука. Их действительно трудно себе представить вне святочной скоморошной традиции, они целиком вышли из ряженых, хотя и вопреки самому духу обычая. Ведь каждый ряженый — актер, а там, где есть актер, должен быть и зритель. Но в старину в ряженом актерство не было главным, ряженый переставал быть таковым, когда его узнавали. В то же время любой человек мог нарядиться и стать ряженым, когда ему вздумается. Бесспорно, народные драмы — явление самобытное, но по своему нравственному значению они не идут ни в какое сравнение с самим обычаем, их породившим.

Гадание

Нынче многие причитают: “Ох, и нелегко нам живется…” Трудно жилось всегда и всем, неслучайно еще древний мудрец изрек: “Жизнь дана вам не на радость”. Вероятно, еще и поэтому с таким нетерпением люди ждали святочных дней и вечеров — чтобы хоть ненадолго сбросить с себя груз каждодневных забот и тревог, хоть на время оторваться от повседневности. Ведь именно для Святок создало народное воображение такую пестроцветную вязь поверий, гаданий, игр и обычаев.

Гадание и всевозможная ворожба особенно увлекали детей и подростков, чаще женского пола, взрослых девиц да и замужних женщин. Трудно даже перечислить все виды гадания. В Святки странным образом все вокруг приобретало особый смысл, ничто не казалось случайным. Загадывали на самые незначительные мелочи, любая деталь превращалась в примету, в предвестника чего-то определенного. Запоминалось и истолковывалось все, на что после Святок никто и внимания не обратит.

Вот, например, гадание с петухом. На полу раскладывают щепотку крупы, кусок хлеба, ножницы, золу, уголь, монетки, зеркальце, ставят миску с водой. Приносят петуха и смотрят, что он начнет клевать в первую очередь: крупу — к богатству, хлеб — к урожаю, ножницы — суженый будет портной, золу — курильщик, уголь — к вечному девичеству, монетки — к деньгам, если петух тронет зеркало — муж будет щеголем, если начнет пить воду — быть мужу пьяницей.

Результаты гадания редко совпадали с последующей действительностью. Но уже самый ход гадания волновал даже ни во что не верящих, отвечая какой-то неясной для нас человеческой потребности. Впрочем, сила внушения и самовнушения достигала при ворожбе таких размеров, что человек непроизвольно начинал стремиться к тому, что было нагадано, и тогда “предсказание” и впрямь нередко сбывалось.

Особенно много гадали во второй половине Святок, в “страшные вечера” — между Новым годом и Крещением. Считалось, что в это время особенно активной становилась нечистая сила. В эту же неделю зачинался еще один святочный обряд — баловство.

Баловство

Как бы в подражание разыгравшейся нечисти, парни чудили вовсю: опрокидывали поленицы дров, закладывали чем попало ворота, так что хозяевам не выйти на улицу; забирались на крыши и закладывали досками трубы — при топке печи избы наполнялись дымом…

Эти проказы словно бы давали выход накопившимся за год отрицательным эмоциям. Можно предположить, что баловство играло роль своеобразной “прививки”, предупреждающей настоящую “болезнь”. Изведав свойства и действие малого зла (святочное баловство), человек терял интерес к большому злу, у него вырабатывался нравственный иммунитет, невосприимчивость к серьезной заразе. Неслучайно на баловство ходили в основном малая ребятня, подростки и те взрослые мужики, которые по каким-то причинам не достигли нравственной зрелости в положенное время, то есть в детстве.

Орава озорников шныряла в полночь по деревням, и то, что плохо лежало или было оставлено без присмотра, становилось объектом баловства. Так, оставленные на улице сани непременно ставились на дыбы, и утром хозяину никто не помогал и не сочувствовал. Половики, оставленные вымерзать на жерди, служили материалом для затыкания печной трубы; ведром, оставленным у колодца, носили воду, чтобы приморозить ворота…

Более серьезным делом было раскатывание дровяных полениц и банных каменок. В обычное время никто бы не осмелился этого сделать, это считалось преступлением, но в Святки прощалось все, хозяева хотя и ругались, но не всерьез.

… Озорное веселье, гадания, ряжение, праздничное беспутство — все это были тяжкие грехи с православной точки зрения. Чтобы очиститься, смыть их с себя, все участники святочных забав обязательно купались в проруби на Крещение. Или же обтирались крещенским снегом. И тогда с чистой душой встречали мясоед — те недели перед Масленицей, которые считались свадебными.

Николай Грашин

Источник